Проза

Оль, точняк - с такими помощниками - сомненья долой! смари как "рвутся в бой" - и чук тебе и гек)))

->Чукигекъ
В вопросе "сажать иль не сажать" я усмотрела два аспекта:
1 Стремление к познанию высших миров;
2 Стремление к обогащению.
Само по себе познание считаю делом полезным, увлекательным, достойным и проч. Способы познания возможны разные, выбор способа -- дело вкуса, за последствия каждый отвечает сам. Мне лично кажется, что на землю мы приходим, чтобы познавать ЭТОТ мир и учиться жить в нём, и различные оккультные знания нужны именно для того, чтобы облегчить и ускорить этот процесс. Всегда ли полезны в этом смысле полёты в чистейшей пране -- для меня большой вопрос.
К тому же велика опасность застрять на второй стадии и вместо шестикрылого серафима превратиться в хрюшку.

Что касается экономической стороны вопроса, то на примере Колиного семейства легко видеть, что деньги, вырученные за "опиум для народа", сильно ухудшают карму, как собственную, так и потомства, и ведут в тюрьму и в ускоренном режиме на тот свет.
Да и господ полицейских пожалеть надо: собрать за зарплату участкового 18 соток марухи без комбайна -- даже бэрчистам не пожелаю.

Тогда не сажай!

Ах, какая прелесть! Перечитывала тут после Соловьёвской "Анны" Толстовскую Каренину ( в целЯх сравнения с оригиналом) и нашла изумительный в своей простоте ответ на свои вопросы:"Так же несомненно, как нужно отдать долг, нужно было держать родовую землю в таком положении, чтобы сын, получив ее в наследство, сказал так же спасибо отцу, как Левин говорил спасибо деду за все то, что он настроил и насадил. И для этого нужно было не отдавать землю в наймы, а самому хозяйничать, держать скотину, навОзить поля, сажать леса."

Интересно, сколько раз люди изобретали велосипед?

-Оль, как фильм, понравился? (прошу прощения, что в этом посте спрашиваю)

"Вот я вновь посетил..." Давно хотела поделиться с общественностью воспоминаниями о войне моей двоюродной тёти, записанными с диктофона моим братом без какой-либо литературной обработки. Меня потрясло восприятие войны девятилетним ребёнком, оказавшимся в самом её пекле, и потому названное моим братом "Хождением по мукам".
Вчера после очередной схватки с природой за клочок земли, аккурат на том самом месте, где в войну упала вражеская бомба, предназначавшаяся стратегическому объекту "Оскольская кондитерская фабрика", долго пыталась выдать этот рассказ за "Прозу", но увы, безуспешно. Попробую в этом топике передать его по частям.
"Хождение по мукам
Самая потрясающая (буквально, до глубины души) история бедствий войны в нашей семье – это история тёти Гали и её мамы, Марии Фёдоровны. Гале было 9 лет (второй класс), когда она и её мама оказались в самом пекле войны, из которого им удалось выбраться только перед её концом.


Они жили в Ржеве, было лето сорок первого года, и фронт стремительно приближался. Галя летом жила у бабушки (маминой мамы Ирины Андреевны) в деревне под Старицей. А потом вернулась в Ржев, потому что мама не могла покинуть город: она директор школы, ей нельзя сеять панику. Потому что все должны были знать, что «Враг будет разбит, победа будет за нами!» и «Там, под Ржевом такие укрепления понастроили - никто не пройдёт!» Ей велели собрать у учителей паспорта, чтобы никто не уезжал. Но люди всеми правдами и неправдами уезжали…а они оставались. Город был пустой, выли собаки. Девятилетняя Галя оставалась одна в доме с двумя собаками.
В самый последний момент Мария Фёдоровна с Галей бросились из Ржева бежать, пешком с маленьким железным сейфиком, в котором лежали паспорта учителей.
Бежали они к бабушке в деревню, а немец был уже рядом.

«В деревне ни электричества, ни радио, что происходит – не известно. Но и так видно, что идёт война: со всех сторон «ухает и ахает». И уже немецкие самолёты летают над деревней. «Я стою возле сарая, а самолёт летит низко, и я вижу лётчика в очках. Он на меня смотрит, и я думаю: «Если я его вижу, то он меня видит или нет?» А он наклоняет самолёт – посмотреть.»

И уже кругом были немцы, а к этой деревне дороги не было. Немцы все ехали на мотоциклах (на тачанках, по выражению тёти Гали) всё кругом гудело от этих тачанок. Но в деревню они проехать не могли. Можно только через Волгу, когда замёрзнет. Поэтому до второго января в деревне немцев не было. А вокруг всюду были. Мужиков в деревне не было, одни бабки и дети. И пожары кругом…Дедовка горит, Касьяново горит… Но потом, второго января сорок второго года пришли девять человек немцев. Мороз был жуткий, но немцы были хорошо экипированы: на сапоги надевались специальные войлочные чуни, деревянные подошвы, на носу кожаные накладки на ремешке. Они в один момент подожгли всю деревню насосами, не глядя, где скот, где что. Людей всех собрали и погнали через Волгу на другую сторону. И потом гнали от одной деревни к другой, где-то останавливались на ночлег, а потом присоединяли и эту деревню и гнали дальше. Гнали, конечно, на запад и догнали почти до Смоленска.

Несколько раз они убегали из колонны, трижды переходили линию фронта.
«Один раз гонят через какую-то деревню, и мы смотрим: Таня и Вася дорогу расчищают лопатой. А Таня и Вася - это дети технички, которая у мамы работала в школе. Мороз страшный, колонну сопровождают верховые немцы, а сзади сани с сеном, и там они по очереди отогреваются, смена. А Таня и Вася дали нам лопаты, и мы тоже ковыряем. И я тоже ковыряю этот снег, а этот, который в санях-то сидит, он видит. Заметит или не заметит? Потом думаю, он же не знает, какие были люди до нас, он же в хвосте ехал. Думаю, наверно он не заметит…Не заметил. Колонну угнали, а мы остались.» Таня и Вася отвели Галю с мамой к себе домой и спрятали в какие-то узкие щели под печкой.

Но деревня, естественно, была под немцем, и у них был на постое немец, врач. «Единственный приличный немец, который попался нам навстречу». Чем же приличный? Тем, что он их не убил. Только сказал: «У вас посторонние люди. Чтобы их не было!» И, когда он ушёл, Галю с мамой вытащили из-под печки и отвели в какой-то амбар с печкой, где они пробыли несколько дней. А потом какой-то немец увидел девочку и велел старосте её привести.
« Ну, конечно, что делать? Ночь на дворе, мы ползком в лес – я и мама. Наст…мороз, холод, – неизвестно куда. И вот из всех ужасных сцен- эта сцена мне казалась самой ужасной. Старый и малый …идём, вышли потом на дорогу. Идем по дороге - провода, красненький, жёлтенький…Я думала: «Порвать бы эти провода, ведь это наверно немецкие. А вдруг наши?» Вышли на хутор. Ну вот, остались на этом хуторе, вдвоем. Он брошенный, стёкла разбитые, рам нет, но печка тёплая.»

«Потом пошли дальше по дороге. Куда идём – неизвестно. Приходим в деревню…Красново, кажется, называется. Вошли: «Как, вы откуда?»
Тётка…бабка из деревни, деревенская…открывает подвал, ни слова не говоря, нас - в подвал, крышкой закрыла, до ночи, сидите. В деревне семь повешенных висит. Кто войдёт в деревню чужой – их всех –туда же, уже деревяшки навешали. У них стоит какой-то начальник…кто войдёт чужой, того, значит, вот сюда - показано, куда. Просидели до вечера в подвале. Вечером мама говорит: «А школа тут есть?» - «Да, есть школа там на пригорке, там учительница одна живёт, у неё немцев нет. Мы задами, среди лопухов…и я ползу и думаю: «Сшибаю я лопухи…будет видно, надо как-то чтобы не зацепить.» Пришли к учительнице. Учительница посмотрела на нас, натопила русскую печку, мы в печке вымылись, она положила нас на кровать…с простынями. И вдруг немцы: «Матка, мёд! Матка. Мёд!» Она нас - во двор, и в труху льняную. А я после бани, распаренная, и эта труха – кашель душит. Не знаю, как я выдержала. А они сюда же и штыками в эту труху тычут. Поковыряли, поковыряли – ничего не нашли. Нас не достали…не попали, мы у самой стенки были. Ушли. Слышу: «Матка, мёд!» Она им объясняет, что нет мёда, лопочет с ними что-то.»

Потом, утром их повезли на хутор. Телега отправилась на хутор за молоком для немцев. Маму и Галю положили в эту телегу, засыпали сеном, сверху поставили железные бидоны и сами ещё сели! На этом хуторе в два дома они «гостевали» три дня. Им давали хлеб, и молоко. А потом хозяин говорит : «Уходите! Мало ли кто из деревни донесёт, тогда и я и коровы и вы всё равно пропали. Уходите, куда хотите…Вот туда, там большак есть, дорога, по которой они ездят, а за большаком есть деревня, там, кажется, нет немцев, вот – попробуйте туда…» Делать нечего – пошли к большаку. Большак чищенный – и по краям целые ледяные горы., за ними они прятались чтобы машины прошли…Пришли в деревню. В крайнем доме живёт одна бабка. Выясняется: в деревне нет немцев, потому что в деревне сыпной и брюшной тиф. И всех тифозных свозят сюда. Люди умирают каждый день, и их просто выбрасывают на кладбище: зима, рыть никто не может, мужиков нет – всех выбрасывают в кучу…И через какое-то время привезли и Галину бабушку – тоже в тифе всю, и она там умерла, и так же её бросили в эту кучу. "
Продолжение следует.

-> ока
Наверно следовало бы отдельную рубрику открыть под такие воспоминания ... это хорошо, что ваш брат в своё время записал эти воспоминания, ... моя мама и бабушка тоже много рассказывали о том времени, и о немцах, и о финнах, но человеческая память не надёжна, лучше когда она остаётся на бумаге.

Эти воспоминания -- это фрагмент семейной хроники, которую мой брат собрал из разных источников и продолжает это делать. Это очень увлекательное занятие, я тоже на него слегка подсела.
п.с. Валера Степанов что-то где-то писал на Сачке по этой теме, может, кто вспомнит.

Продолжение

"Но это был уже третий раз, когда они перешли линию фронта, и в конечном итоге этот переход оказался удачным. А ещё до этого была другая попытка, в которой Галя и мама выжили каким-то чудом. Оставили их на постой в какой-то деревне. И в эту деревню приходят трое русских солдат, бегущих из-под Вязьмы, из котла. Они походили по округе и определили, что где, а на том берегу реки – наши.

«Причём днём мы этих наших видим, мы видим пушку, видим, как солдаты к пушке подносят снаряды, ставят, потом пуляют по этой деревне, а в этой деревне, где мы, там должны быть немцы, но их мало, они только обслуживают огневые точки, которые там находятся. Эти военные люди быстро определили, что к чему…и сказали, где там наши, где что, и нашли место, где можно перейти эту реку, и там сразу овраг начинается, и овраг недоступен для пулемёта. Потому что немцы тоже не дураки: они поставили сарай, в сарае вот такое окошечко, и торчит пулемётик, то есть они поняли, что это место надо держать под прицелом. Но ребята прошли. И что удивительно, один из них оказался тети Любин сын Борис! Чудеса войны! И что ещё удивительнее: в этой же деревне, у немцев, оказалась его жена с девятимесячным ребёнком! Хотя это далеко-далеко от города…Повидались! Потом дочка эта её здесь жила…»

(Борис, старший сын тёти Любы, попал в плен, бежал с товарищами, случайно встретился с женой, а потом с Галей и её мамой, перешёл фронт к нашим и, видимо, был расстрелян. С ним бежал бывший учитель, член партии, которому даже удалось сохранить документы. Уходя, он оставил письмо к родным и сказал, что и его и Бориса, вероятно, расстреляют. Он знал, что с вернувшимися пленными поступают именно так. Ни его, ни Бориса больше никто никогда не видел. Тётя Люба долго держала на окне огонёк, свечку - ждала сына. Пытались наводить справки-«пропал без вести».)

«Итак, они прошли, а, уходя, сказали, что, если они пройдут с того края деревни, где наша огневая точка не под прицелом немецких, они выпустят три ракеты: красную, желтую и зелёную. Это значит, идти можно. Ну и мы увидели ракеты и пошли - семь дураков…Пулемётная очередь… немцы уже засекли это всё. И когда пошли мы, а мы пошли на следующий день, они нас скосили. Все попадали, и я упала. А когда мы собирались идти, мне мальчишки говорили: «Если тебя ранят, и потом к тебе подойдёт немец и ударит сапогом в живот, то ты не застони, потому что, если ты застонешь, он тебя тут же пристрелит. А если не застонешь, он будет думать, что ты убитая…И вот, когда раздалась эта очередь, я думаю: «Как же так, я маме то этого не сказала!..И слышу скрип сапог, а может быть, мне это почудилось…И думаю: «Маме то я этого не сказала!»…Видимо, на какое-то время я просто потеряла сознание…от страху…не знаю, от чего…И когда я вставала, говорю: «Мама!»…Она говорит: «Галя!» Мы шли рядом, а она почему-то оказалась от меня через пять человек. И все эти пять человек лежат мёртвые, а мы с ней встаём… Можешь себе представить?! У меня пальтишко распахнулось и платьишко примёрзло, потому что я в луже крови этих людей лежала. Пришлось отдирать. А маме палец поранило, она его как-то перевязала.
Ну и что б нам туда – то бежать! Это я уж потом сообразила: немцы подумали, что нас всех убили, и нам бы надо туда бежать…Потом холод собачий – может, они и ушли. Но мы сплоховали, мы вернулись. Практически это на берегу было – нам и возвращаться некуда. Мы тут увидели куст – мы за этот куст, сняли кровавые тряпки. И берегом, берегом, кустами пошли в другую деревню, на этой стороне, где немцы.»

«Ну вот, эта попытка была неудачная…А вот когда мы пришли в ту тифозную деревню, там ситуация сложилась такая…Тоже мы везде слышим: ухают, ахают…иногда наши самолёты летают: мы их различаем…по звуку. Вроде бы как фронт близко. И потом, в один прекрасный день мама утром пошла порвать травы какой-то: есть – то нечего, траву, еловые эти шишки, ёлки парили там и так далее. И вдруг в деревню въехал танк, русский! И танкист спрашивает: «В деревне немцы есть?» Мама говорит: «Нет». Но когда деревня вся проснулась - это было рано – все вышли, говорят, да откуда, как – не может этого быть. Никто не поверил. И вдруг, часов, наверное, в девять утра началось светопреставление: земля задрожала, полетели самолёты – наши, немецкие…всё ухает, стреляет, взрывается, кругом сверкают огни, хоть это светлый день, но всё равно какие-то вспышки…Все высыпали в деревне, кто мог на ходу быть…И вдруг вдали крик такой: «Ура – а!» Вдали – вдали. И вот кто где стоял, на каком месте…никто не собирался, никто никого не звал…кто ползком, кто с палкой, костылями – кто как – все бросились бежать в ту сторону. Подбегаем – река. Мост…летит самолёт, немецкий…Удар по мосту! Мост взрывается. Я смотрю на эти брёвна: они вертикально поднимаются и в воду падают. Не перейти…
А наши там. И вдруг голос: «Товарищ Разумовский! Помогите перебраться!» Солдаты бросаются в реку…нас всех перетаскивают, по этим брёвнам, кто как…Они – в наступление, несут пулемёт…четыре человека, один пулемёт тащит…там не глубоко,
по пояс, примерно. Пулемёт поднимают, чтобы не намочить. Время – июль.
И перетащили нас туда…Я в одного вцепилась, прямо до крови, наверное…не могу от него оторваться…Кто-то говорит ему: «Надо идти дальше.»

(Кусочек сахара
Когда маленькую Галю с мамой гнали немцы, в подоле её платья (или пальто?) был зашит кусочек сахара. Она его зашила и хранила, чтобы отдать кому-то из наших солдат. И как бы она ни голодала (а голодали ужасно), она его не съела и сохранила, сохранила даже когда солдат переносил её через реку. Она нащупала сахар, он был сухой! И вот тут она вцепилась в солдата, не отпускала его и сказала: «Отпори здесь!» Он отпорол, достал сахар, и она его прямо засунула ему в рот, хотя он пытался уклониться, говоря, что у него есть сахар. Он её поставил на ноги, поцеловал и побежал воевать дальше. Для ребёнка сохранить этот сахарок было настоящим подвигом.)

«И армия пошла дальше наступать, наша армия, наша пехота…в обмотках…Обмотки отматываются, они садятся, подматывают и…бегут, бегут, бегом наступают…А мы пошли дальше в тыл и шли до самой Москвы.
И эта битва была самая большая после битвы под Москвой. А потом под Ржевом, который четыре раза брали и не могли взять. А мы были очень близко, под Ржевом, в самом пекле. У меня есть статья, она так и называется «В самом пекле». Я её берегу."
Продолжение следует

-oka

Оль, спасибо... что поделились...

Ссылка

Вы это имели в виду?