Проза

Марта овдовела рано. На руках остался крепко сбитый двумя поколениями двухэтажный дом, как говорят «на века», сарайчик, хлев со скотиной, сопливый пацаненок и прочее немудреное крестьянское хозяйство. Жить на хуторе, пронизываемом прибалтийскими ветрами, было трудно, но другой жизни у ней не было. Встать к рассвету и лечь с закатом, вот и вся немудреность. А остальное время вертелось само собой, натягивая жилы на руках и отдавая болью в спине и ногах. Однажды с западной дороги пришли немцы. Их было немного – семеро. Шестеро опрятных солдат и один герр-офицер, в лаковых сапогах и с блестящей пистолетной кобурой. Немцы, прошли с дороги к дому, по-хозяйски закрыв за собой на засов калитку, разулись в сенях и стали обустраиваться. Герр-офицер уважительно долго что-то объяснял «Фрау Марте». Она ничего не понимала, потому, как немецкого не знала, но на всякий случай улыбалась и кивала головой. С этого дня жить с пацаненком они стали в сарайчике. Немцы аккуратно ставили сапоги в сенях, окатывали себя колодезной водой, заразительно смеялись, иногда о чем-то горячо спорили, а к вечеру по команде офицера неспешно отправлялись в дом на покой. Герр-офицер выкуривал папиросу, гасил ее в деревянном туеске, который поставила ему Фрау Марта, и последним шел спать на высокую железную кровать, которую так любил ее покойный муж. Утром немцы завтракали тем, что Фрау Марта готовила из их небогатого пайка и своих огородных забав. Редко, но удавалось подать герр-офицеру теплое яичко от несушки. Тогда герр-офицер весь светился какой-то внутренней радостью и долго благодарил Фрау Марту: «Данке! Данке шоен, Фрау Марта! Данке!» Немцы собирались, натягивая отполированные за ночь Фрау Мартой сапоги, кивали ей и уходили по восточной дороге, не забывая запереть за собой калитку. На востоке слышались автоматные очереди, немецкая речь и лай собак. К вечеру, несколько возбужденные немцы, возвращались. Это было всегда в одно и то же время – в 8 вечера. Они улыбались Фрау Марте, говорили ей что-то теплое и веселое на немецком, мылись, разбрызгивая воду и дурачась. Потом они ужинали за небольшим дубовым столом с двумя скамьями под двухскатным навесом тем, что она за это время успевала им приготовить. Солнце садилось прямо в лес, просеивая лучи через хвою. Пахло сеном и ночной влагой. Немцы, по приказу герр-офицера, иногда помогали Фрау Марте с огородом, скотиной, да и вообще по хозяйству. Делали они все это споро, без лишних слов. Было видно, что это им и знакомо и приятно. И Фрау Марта глядя на них, успевала чуть перевести дух и вспомнить мужа, который был так же ладен, строен и охоч до работы. В одно утро, помывшись и позавтракав ее простой стряпней, немцы, как обычно ушли. Вечером, к восьми, их не было. Фрау Марта закутала котелок с картошкой в дерюгу, что бы ни остыла, и внесла в дом. Спустилась мягкая лунная ночь, подернув низину туманом и вызвездив небо горстями переливающихся кристаллов. К середине ночи с восточной дороги пришли русские. Двое, заросшие щетиной, тянули волокуши, на которых лежал человек, замотанный в кровавые бинты. Трое, вероятно, были рядовыми. Один, в грязной гимнастерке с потными разводами, был в фуражке и походил на начальника. Русские ввалились в дом, не сняв сапог, положили раненого на кровать и тут же заснули в повал на полу. От них несло кислым немытым телом и тошнотворным запахом крови. От них пахло смертью. Фрау Марта выпрямилась и, сама не зная почему, четко сказала в сторону того, кто был в фуражке: «Герр-офицер будет недоволен, что вы положили на его постель. Мне придется много убирать и мыть». Один из лежавших, с круглым, красным, будто обожженным лицом и белесыми ресницами и бровями, чуть приподнялся и безразлично произнес: «Ну, офицеру это вряд ли. Лет может только через 100». Тот, что в фуражке, подвинул керосиновую лампу ближе к себе, достал из нагрудного кармана маленькую книжку, раскрыл ее и положил перед собой. Марта полчаса рассказывала ему, сколько было солдат, что они делали, чем она их кормила, что они не приставали ни к ней, ни к сыну. «Фуражка» все записывал и записывал в свою книжку, а Марте становилось все холодней и страшней. Наконец он спрятал карандаш и тут же заснул, упав головой на стол. Легла она в свою кровать, наверху, крепко прижав к себе сына. Снизу беспрерывно кричал раненый и слышался храп. Затем крики стали глуше и Марта заснула. Утром, спеша она спустилась по лестнице вниз. Железная кровать была пуста и вся залита кровью. Комнату освещал ранний лучик солнца и стоял запах спертого воздуха. Около изгороди, совсем недалеко от калитки, на небольшой холмик «фуражка» втыкал какую-то палку. Марта подошла поближе. Круглолицый с белесыми ресницами, глянул на Марту, затем на «фуражку» и равнодушно произнес: «надо бы спалить». «Фуражка» сплюнул, отщелкнул папиросу в сторону и не глядя ни на кого сказал: «Ну их на…» Русские вышли за изгородь на западную дорогу и, не оглядываясь, по-звериному пружиня ход, растворились в лесу. Незапертая калитка жалобно скрипнула. Марта стояла, вытянувшись и боясь пошелохнуться, пока русские не ушли и еще час. Затем она закрыла калитку на засов, подошла к холмику, выдернула табличку со звездой и какой-то надписью, легко сломала ее на три части, не читая и по-хозяйски положила в поленницу. Жилистые крестьянские руки легко справились с вилами, которые разровняли «русский» холмик. Затем, пригретая солнцем, она села на скамейку возле дома и тихо произнесла: «…лет может через 100». Пацаненок доверчиво склонил голову на ее плечо и Фрау Марте стало спокойно.
…………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………

«ВИЛЬНЮС, 26 окт 2016 г. — РИА Новости. Многонациональный батальон НАТО, который разместят в Литве в начале следующего года, будет снабжен немецкими танками и бронетранспортерами…...»

Круглолицый с белесыми ресницами мальчуган, случайно пробежав этот текст на планшете, вдруг застыл взглядом в никуда и как-то задумчиво, совсем по взрослому, как-то равнодушно произнес: «Надо было спалить...»