Иногда натыкаешься невзначай. Хотя предупреждают: на равных не общаться, низко не присаживаться, спиной не поворачиваться, в глаза не смотреть, всё ценное снять и убрать. Неценное тоже. Тоже общественные животные: пузатый пахан, ребята покрепче, женщины и самые отверженные – дети. Пахан берет, что получше, тут же рассматривает, может и выбросить. Дети же сразу, неглядя, запихивают за щеку. Съедят при удобном случае. Общение чаще по парам. Выбираешь, если старшой разрешит, и кормишь. Родство заметно по схожести лиц с ВВП )) Иногда они как и мы неадекватны. Могут просто так утащить что, напасть. Но тянет к ним. Они реже выходят к туристам, чем наоборот )) Ладони у них как у маленьких детей. В одном-двух экземплярах больше похожи на котов. Тихие и располагающие. Почему-то люди думают, что любимая пища их – банан. Банан для них примерно как репа для нас. В принципе есть можно, но больше в очень редкую охотку. Байка. Одна туристка дала малышу банан. Малыш покрутил его и поперся домой, с грустью таща за собой. Туристка подумала, что он не может банан почистить, взяла его банан и начала чистить. Тут его маман увидела – «пионеры наших бьют». И показала кузькину мать обидчице. И понадкусывала, и нацарапалась. Вызвали врача: неделя уколов, без курева и спиртного, пляжа и мужчин… В общем, работать можно, отдыхать нельзя. Так что давайте лучше орешки, не ошибетесь. Есть один известный фотошоп. Оригинал s020.radikal.ru/i701/1410/7e/30c589e30121.jpg
СВИНЬЯ Лежали с сестрой на пляже. В полутора метрах от нас расположилась компания смешанного состава: молодая гречанка, ее дочь лет восьми, молодой немец, его жена и их пятимесячная девочка. Еще у немцев был сын лет шести, за которым они не следили, а мальчишка меж тем самозабвенно кидался в волну, да так, что один раз она накрыла его с головой и опасно потащила за собой в глубину. В этой этнической комбинации разговаривали они между собой по-английски, так что нам все было понятно, и мы, к сожалению, узнали и сколько кому лет, и где они живут, и куда ездят отдыхать. Вернее, разговаривал молодой папаша; у других просто не было возможности вставить слово. Говорил он громко, перекрикивая шум моря, мешая нам читать и доводя даже до некоторого озверения, тем более, что волей-неволей беспокойство за его безнадзорного сына не давало сосредоточиться. - Я расскажу вам одну историю, - начал немец. – Это очень страшная история, но я расскажу, хотя в ней много неприятного. Готовы ли вы выслушать мою историю? Жена, младенец, гречанка и восьмилетняя девочка были готовы. - Десять лет назад я был в Индии. Индия – очень красивая страна. Волшебная! Но это – страна контрастов, - начал экспозицию немец. Я невольно прислушалась: со времен советского телевидения про страну контрастов мне слышать не приходилось. - Я путешествовал со своим рюкзаком. И вот я шел по берегу моря. Очень-очень красивого теплого моря. Океана. Ты знаешь, что такое океан? – спросил он восьмилетнюю девочку. Та кивнула. – Ну вот. И мне понадобилось в туалет. Вы понимаете меня. Я долго шел. – Он сделал паузу, чтобы к женщинам пришло понимание. Оно пришло. - Я посмотрел по сторонам – негде укрыться. Можно было бы зайти за кусты. Но там неподалеку были люди. Они могли меня заметить. А мне нужно было некоторое время. Вы меня понимаете. И вот я подумал: что же мне делать? И увидел ресторан. И я обратился к владельцу ресторана с вопросом: где я могу найти туалет? И знаете, что он мне сказал? Нет, женщины не знали. - Он сказал мне: вам нужно номер один или номер два?.. Вы понимаете, что это значит? Женщины кивнули. Я тоже невольно вычислила, что это значит. - И вот мне нужно было номер два. Потому что я очень долго шел со своим рюкзаком, так что мне нужно было номер два! И я сказал владельцу ресторана: мне нужно номер два. Мы с сестрой переглянулись и затаили дыхание. Уже невозможно было уползти, не узнав конца истории. Люди на соседних лежаках тоже оторвали головы от изголовий, прислушиваясь. Море ревело, срывая и унося слова рассказчика. В волнах барахтался и все никак не мог утонуть его сынок, женщины сидели в рядок и готовились узнать во всех подробностях историю о том, как облегчился глава семьи там, в далекой волшебной Индии. Между тем он вскочил на ноги для удобства телодвижений и стал изображать дальнейшее жестами, чтобы рассказ получился более выпуклым. - Идите во-о-он туда, сказал мне хозяин ресторана. – Немец показал голосом и рукой далеко. – Но только там еще недостроено! Ничего, сказал я, так как мне правда было надо. Правда. Убеждая, он приложил руки к груди и сделал немножко жалобное лицо, как будто просился переночевать без денег в дождливую ночь. - А там вместо стен, - продолжал он, - такие соломенные маты. – Он показал руками, как они стоят. – И вот я туда захожу и вижу: все чисто так! Видимо, я там был первый. – Он засмеялся и уточнил: - Первый пришел, поэтому было еще чисто. - Он провел руками в горизонтальной плоскости, словно разглаживая покрывало на постели. Чтобы без комков. - А посреди пола – дырка. Вот такая. Вот такая! И оттуда просвечивают cолнечные лучи. Женщины сидели к нам спиной, поэтому выражения их лиц мы не видели. Между тем артистические способности немца расцветали с каждой фразой. - И вот я присел. – Он показал, как он присел. – Я снял штаны! – Он реально рванул свои пляжные трусы; только поза на корточках помешала ему полностью обнажиться и продемонстрировать то, чего видеть бы не хотелось. – И я начал делать номер два! Ы-ых! Ы-ых! Вы понимаете меня? Ребенок практически утонул в бушующем прибое, - было два часа дня и поднялся ежедневный ветер, - но я уже не могла больше отвлекаться на немецкого ребенка, захваченная отцовским рассказом. Черт с ним, пусть тонет. - И вдруг! Из дырки раздался такой визг, такое хрюканье! У-и-и-и-и-и-и-и! У-и-и-и-и-и-и-и! Хрю, хрю, хрю! – чудесно изобразил немец. – Я отпрянул, не доделав! У-у-упс! Прямо прервался посреди!.. Испугался! – Он захохотал. – А там – свинья! Да, свинья! И не розовая, а черная такая! – Он зашелся в смехе; он был блондин, поэтому лицо его на минуту стало малиновым. – Понимаете? Свинья! И все, что сверху делают, падает ей на глаза! А она снизу смотрит, - он изобразил, как смотрит снизу индийская свинья, вытянув морду с подвижным пятачком, - а все ей падает на глаза! Он похлопал себя по глазам. Отсмеялся, утер лицо ладонью, поддернул спущенные для наглядности штаны, качая головой, весь во власти воспоминания. Женщины молчали. Мы, застыв, молчали тоже. Мальчик выполз из волн на четвереньках, кашляя, но живой. «И синее, синее море у берега бешено пело». Т.Толстая
"Шла по воскресной ярмарке, продают разливное молоко. Я молока не пью, но ведь настоящее, разливное, не порошковое, надо купить. Купила полтора литра.
Принесла домой. Думаю: скиснет ведь нах. Вскипятила. Смотрю - не сворачивается. Значит, точно настоящее. Раз не сворачивается, значит, из него можно сделать крем! Сделала крем. Крем я не ем.
Кто же будет есть крем просто так. Крем надо положить в эклеры. Эклерам нужны яйца. Яиц нет. Сбегала назад на рынок, купила яиц. Испекла эклеры, наполнила кремом. Эклеры я не ем.
Кто-то должен их есть! Вызвала внучку. Внучка пришла, но она, как выяснилось, сладкого не ест, а только всякое мясо и овощи. Быстро сбегала на рынок, купила еду для внучки, приготовила, устала, сил нет.
А эклеры стоят несъеденными. Вызвала племянника. Племянник пришел со своим компьютером: сессия, надо готовиться, сам худой, ужас, ребенку нужно есть; супу наварила, чахохбили на скорую руку, сырников наваляла, салатов всяких овощных, живи у меня вон на том диване, холодильник забит эклерами и завтра, видимо, напеку еще.
"Петербург, как всякий город, жил единой жизнью, напряженной и озабоченной. Центральная сила руководила этим движением, но она не была слита с тем, что можно было назвать духом города: центральная сила стремилась создать порядок, спокойствие и целесообразность, дух города стремился разрушить эту силу. Дух разрушения был во всем, пропитывал смертельным ядом и грандиозные биржевые махинации знаменитого Сашки Сакельмана, и мрачную злобу рабочего на сталелитейном заводе, и вывихнутые мечты модной поэтессы, сидящей в пятом часу утра в артистическом подвале «Красные бубенцы», — и даже те, кому нужно было бороться с этим разрушением, сами того не понимая, делали все, чтобы усилить его и обострить. То было время, когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью и пережитком; никто не любил, но все жаждали и, как отравленные, припадали ко всему острому, раздирающему внутренности. Девушки скрывали свою невинность, супруги — верность. Разрушение считалось хорошим вкусом, неврастения — признаком утонченности. Этому учили модные писатели, возникавшие в один сезон из небытия. Люди выдумывали себе пороки и извращения, лишь бы не прослыть пресными. Таков был Петербург в 1914 году. Замученный бессонными ночами, оглушающий тоску свою вином, золотом, безлюбой любовью, надрывающими и бессильночувственными звуками танго — предсмертного гимна, — он жил словно в ожидании рокового и страшного дня. И тому были предвозвестники — новое и непонятное лезло изо всех щелей."
Пахан берет, что получше, тут же рассматривает, может и выбросить. Дети же сразу, неглядя, запихивают за щеку. Съедят при удобном случае.
Общение чаще по парам. Выбираешь, если старшой разрешит, и кормишь.
Родство заметно по схожести лиц с ВВП ))
Иногда они как и мы неадекватны. Могут просто так утащить что, напасть. Но тянет к ним. Они реже выходят к туристам, чем наоборот )) Ладони у них как у маленьких детей.
В одном-двух экземплярах больше похожи на котов. Тихие и располагающие.
Почему-то люди думают, что любимая пища их – банан. Банан для них примерно как репа для нас. В принципе есть можно, но больше в очень редкую охотку. Байка. Одна туристка дала малышу банан. Малыш покрутил его и поперся домой, с грустью таща за собой. Туристка подумала, что он не может банан почистить, взяла его банан и начала чистить. Тут его маман увидела – «пионеры наших бьют». И показала кузькину мать обидчице. И понадкусывала, и нацарапалась. Вызвали врача: неделя уколов, без курева и спиртного, пляжа и мужчин… В общем, работать можно, отдыхать нельзя. Так что давайте лучше орешки, не ошибетесь. Есть один известный фотошоп. Оригинал
s020.radikal.ru/i701/1410/7e/30c589e30121.jpg
СВИНЬЯ
Лежали с сестрой на пляже. В полутора метрах от нас расположилась компания смешанного состава: молодая гречанка, ее дочь лет восьми, молодой немец, его жена и их пятимесячная девочка. Еще у немцев был сын лет шести, за которым они не следили, а мальчишка меж тем самозабвенно кидался в волну, да так, что один раз она накрыла его с головой и опасно потащила за собой в глубину.
В этой этнической комбинации разговаривали они между собой по-английски, так что нам все было понятно, и мы, к сожалению, узнали и сколько кому лет, и где они живут, и куда ездят отдыхать. Вернее, разговаривал молодой папаша; у других просто не было возможности вставить слово. Говорил он громко, перекрикивая шум моря, мешая нам читать и доводя даже до некоторого озверения, тем более, что волей-неволей беспокойство за его безнадзорного сына не давало сосредоточиться.
- Я расскажу вам одну историю, - начал немец. – Это очень страшная история, но я расскажу, хотя в ней много неприятного. Готовы ли вы выслушать мою историю?
Жена, младенец, гречанка и восьмилетняя девочка были готовы.
- Десять лет назад я был в Индии. Индия – очень красивая страна. Волшебная! Но это – страна контрастов, - начал экспозицию немец. Я невольно прислушалась: со времен советского телевидения про страну контрастов мне слышать не приходилось.
- Я путешествовал со своим рюкзаком. И вот я шел по берегу моря. Очень-очень красивого теплого моря. Океана. Ты знаешь, что такое океан? – спросил он восьмилетнюю девочку. Та кивнула. – Ну вот. И мне понадобилось в туалет. Вы понимаете меня. Я долго шел. – Он сделал паузу, чтобы к женщинам пришло понимание.
Оно пришло.
- Я посмотрел по сторонам – негде укрыться. Можно было бы зайти за кусты. Но там неподалеку были люди. Они могли меня заметить. А мне нужно было некоторое время. Вы меня понимаете. И вот я подумал: что же мне делать? И увидел ресторан. И я обратился к владельцу ресторана с вопросом: где я могу найти туалет? И знаете, что он мне сказал?
Нет, женщины не знали.
- Он сказал мне: вам нужно номер один или номер два?.. Вы понимаете, что это значит?
Женщины кивнули. Я тоже невольно вычислила, что это значит.
- И вот мне нужно было номер два. Потому что я очень долго шел со своим рюкзаком, так что мне нужно было номер два! И я сказал владельцу ресторана: мне нужно номер два.
Мы с сестрой переглянулись и затаили дыхание. Уже невозможно было уползти, не узнав конца истории. Люди на соседних лежаках тоже оторвали головы от изголовий, прислушиваясь. Море ревело, срывая и унося слова рассказчика. В волнах барахтался и все никак не мог утонуть его сынок, женщины сидели в рядок и готовились узнать во всех подробностях историю о том, как облегчился глава семьи там, в далекой волшебной Индии.
Между тем он вскочил на ноги для удобства телодвижений и стал изображать дальнейшее жестами, чтобы рассказ получился более выпуклым.
- Идите во-о-он туда, сказал мне хозяин ресторана. – Немец показал голосом и рукой далеко. – Но только там еще недостроено! Ничего, сказал я, так как мне правда было надо. Правда.
Убеждая, он приложил руки к груди и сделал немножко жалобное лицо, как будто просился переночевать без денег в дождливую ночь.
- А там вместо стен, - продолжал он, - такие соломенные маты. – Он показал руками, как они стоят. – И вот я туда захожу и вижу: все чисто так! Видимо, я там был первый. – Он засмеялся и уточнил: - Первый пришел, поэтому было еще чисто. - Он провел руками в горизонтальной плоскости, словно разглаживая покрывало на постели. Чтобы без комков. - А посреди пола – дырка. Вот такая. Вот такая! И оттуда просвечивают cолнечные лучи.
Женщины сидели к нам спиной, поэтому выражения их лиц мы не видели. Между тем артистические способности немца расцветали с каждой фразой.
- И вот я присел. – Он показал, как он присел. – Я снял штаны! – Он реально рванул свои пляжные трусы; только поза на корточках помешала ему полностью обнажиться и продемонстрировать то, чего видеть бы не хотелось. – И я начал делать номер два! Ы-ых! Ы-ых! Вы понимаете меня?
Ребенок практически утонул в бушующем прибое, - было два часа дня и поднялся ежедневный ветер, - но я уже не могла больше отвлекаться на немецкого ребенка, захваченная отцовским рассказом. Черт с ним, пусть тонет.
- И вдруг! Из дырки раздался такой визг, такое хрюканье! У-и-и-и-и-и-и-и! У-и-и-и-и-и-и-и! Хрю, хрю, хрю! – чудесно изобразил немец. – Я отпрянул, не доделав! У-у-упс! Прямо прервался посреди!.. Испугался! – Он захохотал. – А там – свинья! Да, свинья! И не розовая, а черная такая! – Он зашелся в смехе; он был блондин, поэтому лицо его на минуту стало малиновым. – Понимаете? Свинья! И все, что сверху делают, падает ей на глаза! А она снизу смотрит, - он изобразил, как смотрит снизу индийская свинья, вытянув морду с подвижным пятачком, - а все ей падает на глаза!
Он похлопал себя по глазам. Отсмеялся, утер лицо ладонью, поддернул спущенные для наглядности штаны, качая головой, весь во власти воспоминания. Женщины молчали. Мы, застыв, молчали тоже. Мальчик выполз из волн на четвереньках, кашляя, но живой.
«И синее, синее море у берега бешено пело».
Т.Толстая
Совсем измельчал мужской пол, однако.
Вот - для любителей виртуальных игр. Похоже, это уже эпидемия.
Ссылка
"Шла по воскресной ярмарке, продают разливное молоко. Я молока не пью, но ведь настоящее, разливное, не порошковое, надо купить. Купила полтора литра.
Принесла домой. Думаю: скиснет ведь нах. Вскипятила. Смотрю - не сворачивается. Значит, точно настоящее. Раз не сворачивается, значит, из него можно сделать крем! Сделала крем. Крем я не ем.
Кто же будет есть крем просто так. Крем надо положить в эклеры. Эклерам нужны яйца. Яиц нет. Сбегала назад на рынок, купила яиц. Испекла эклеры, наполнила кремом. Эклеры я не ем.
Кто-то должен их есть! Вызвала внучку. Внучка пришла, но она, как выяснилось, сладкого не ест, а только всякое мясо и овощи. Быстро сбегала на рынок, купила еду для внучки, приготовила, устала, сил нет.
А эклеры стоят несъеденными. Вызвала племянника. Племянник пришел со своим компьютером: сессия, надо готовиться, сам худой, ужас, ребенку нужно есть; супу наварила, чахохбили на скорую руку, сырников наваляла, салатов всяких овощных, живи у меня вон на том диване, холодильник забит эклерами и завтра, видимо, напеку еще.
Такая моя жизнь. А всего-то молочка купила."
"Петербург, как всякий город, жил единой жизнью, напряженной и озабоченной. Центральная сила руководила этим движением, но она не была слита с тем, что можно было назвать духом города: центральная сила стремилась создать порядок, спокойствие и целесообразность, дух города стремился разрушить эту силу. Дух разрушения был во всем, пропитывал смертельным ядом и грандиозные биржевые махинации знаменитого Сашки Сакельмана, и мрачную злобу рабочего на сталелитейном заводе, и вывихнутые мечты модной поэтессы, сидящей в пятом часу утра в артистическом подвале «Красные бубенцы», — и даже те, кому нужно было бороться с этим разрушением, сами того не понимая, делали все, чтобы усилить его и обострить.
То было время, когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью и пережитком; никто не любил, но все жаждали и, как отравленные, припадали ко всему острому, раздирающему внутренности.
Девушки скрывали свою невинность, супруги — верность. Разрушение считалось хорошим вкусом, неврастения — признаком утонченности. Этому учили модные писатели, возникавшие в один сезон из небытия. Люди выдумывали себе пороки и извращения, лишь бы не прослыть пресными.
Таков был Петербург в 1914 году. Замученный бессонными ночами, оглушающий тоску свою вином, золотом, безлюбой любовью, надрывающими и бессильночувственными звуками танго — предсмертного гимна, — он жил словно в ожидании рокового и страшного дня. И тому были предвозвестники — новое и непонятное лезло изо всех щелей."