Каучуковый и Флейта     Кирьян двигался домой.     Именно двигался, а не шел. И движение это было поступательно- вращательное, какое испытывает отягощенный человек влекомый чувством родного дома. При этом не важно чем отягощен человек - портвейнским ли вином или благородной "Старкой". Зачастую это всегда букет.     А если ты при этом еще и студент, то этот букет ты носишь с собой гораздо чаще, чем срезанные растения девушкам.     А Кирьян в этот момент был студентом. При этом студентом невысоким и коренастым. Когда он приседал, он как бы не становился ниже ростом, он становился компактнее.     Конечно, у Кирьяна были имя и фамилия, я даже помню фамилию, но он все равно был Кирьян. А вот лица я его не помню, т.е. если увижу, то наверно узнаю, но вот если закрою глаза, то не всплывает оно передо мной. Зато всплывает какое то наивно-мальчишески-теплое ощущение, похожее на то, когда смотришь на солнце через стакан газировки и видишь, как из него выпрыгивают разноцветные пузырьки.     Такой он был человек. И даже через четыре года, когда он уже был капитаном Комитета Государственной Безопасности, он продолжал излучать этот преломленный свет.     Он двигался к входу к метро. Это была его первая цель в долгой дороге домой. На нем висела джинсовая куртка и сумка через плечо. В правой руке, было, пять восьмых жигулевского пива в темном стекле, а левой он нес Флейту. Он нес ее нежно и бережно.     Так может нести только отягощенный человек, родившийся в средней полосе России. Чтобы на утро никогда не вспомнить о Флейте - только о пяти восьмых. Так устроена наша жизнь.     Но без Флейты вам никогда не попасть домой. Это ваша путеводная звезда. Это ваш шит и молот Тора. Она облегчает душу и дает вам силы движения. Ее звук рождает вас заново…     Мне однажды давилось слышать кощунственную проповедь о том, что Флейта это совсем другое, что она с нами всегда и что облегчение наступает, когда она поет и звук, рождаемый ею, сродни звуку ручья бьющего о стену дома. И что Гарик Сукачев написал Флейте гимн в песне "Витька Фомкин".     Что сказать? Мал и слаб человек. Потому и смертен…      Кирьян нес Флейту по улице. А она согревала и ободряла его.     Народу было не много. Но было. День наклонялся к вечеру, но еще не сказал ему прощальных слов. Пиво было теплое и скорее играло роль балансира, но оставить его не было сил. Месяц был май.     Уже потом, много лет спустя, анализирую все произошедшее, я пришел к выводу, что именно май стал тем фактором, который даже при наличии Флейты смог вмешаться в судьбу.     Май. Это сильно. Начиная от голых коленок и кончая запахами цветения природы. Но в нем есть и коварство, подстерегающее тебя внезапностью.     Но как бы то ни было, Кирьян шел к метро. Мимо него ехали машины и трамваи.     Вы помните эти милые трамваи? Они и сейчас еще есть. Они ездили навстречу друг другу по железным путям. Они отражались в витринах пустых магазинов и управлялись женщинами. Но Кирьян шел, а не ехал. Не то чтобы он не любил трамваи, просто он об этом не задумывался. Когда у вас в руках Флейта задумываться не нужно. Нужно просто не разжимать руку. Вас будет двигать вперед поток естественных событий. Или как говорят даосы - течение жизни.     Но тогда Кирьян не знал ни про каких даосов, а был членом нашей агитбригады. И играл выразительные роли. Наиболее ему удавалась роль сына в постановке "Мамаша, ваш сын попал под …". Это там где идет репетиция спектакля и режисер с актерами - два санитара и сын - отрабатывают сцену, когда тело сына приносят матери. Режисер кричит:      - Стоп! Не верю.     Санитары бросают сына, он больно падает и все начинается сначала.     Одним словом, помните фильм про Иисуса Христа, где в последней сцене распятия камера отъезжает от креста, и зрители видят съемочную площадку, аппаратуру, персонал, который собирается, пакуется и уезжает, а актер-Христос остается висеть? Так это о том же.     Так вот Кирьян умел сыграть одновременно и сына и носилки. Санитары его держали за ноги и руки, и он лежал абсолютно горизонтально.      Никому не удавалось так сыграть. Это вызывало в зале тишину. Стон же вызывало, то, что мы (санитары) несли его на уровне своей груди (а во мне тогда уже было 192 см), и с этого же уровня мы его и роняли. Спиной вниз. На доски пола. Абсолютно горизонтально, т.е. вместе с образом носилок.     Понятно, почему мы прозвали его Каучуковым.     Кирьян шел. Точнее еще долю секунды назад он еще шел. А сейчас он лежал.     Он не понял, как он споткнулся. Асфальт был пыльным и жестким.     Это был точно асфальт. За годы студенчества Кирьян научился разбираться в таких вещах безошибочно.     Но ни это смутило Кирьяна. Падая, он разжал левую руку.     Лучше бы он разжал правую.     Пиво осталось целым. А вот Флейта. Она пропала.     И Кирьян, поднимаясь под одобрительные взгляды прохожих (пиво то цело!), взглянул на мир уже другими глазами.     Если бы это была осень. Он бы мог упасть в лужу. И тогда бы ему было не до бутылки, и Флейта осталась бы у него.     Но был май. Было сухо и тепло…     Кирьян взглянул на мир. Мир вращался. Вращался вокруг него, и со стороны можно было подумать, что он, Кирьян, и есть центр этого самого вращения. Несколько раз перед ним, из череды проносящихся образов, выныривало чье-то оплывшее желтое лицо, похожее на букву М. Оно улыбалось ему и шевелило губами.     Кирьян вгляделся в него и узнал. А, узнав, понял, что он безнадежно пьян. Он пьян, а кругом люди. А среди людей есть люди в погонах. А в институте учиться еще целый год.     И если…. Нет, об этом лучше не думать.     Он решил остановиться и все осмыслить.     Люди, пусть это будет вам уроком. Никогда не путайте Среднюю Полосу России и Внутреннюю Монголию. Пусть там думают, а нас есть Флейта.     Я не буду пересказывать вам все его мысли (хотя среди них были и очень забавные), я выдам итог.     Если люди видят, что он пьян - в метро нужно идти когда людей будет мало.     Если людей будет мало, тогда никто и не заметит, что он пьян.     Живущие на Капитолийском холме сказали бы так:     - Без комментариев.     Кирьян сел ждать. Не будем с ним сидеть, а вернемся к нему часа через два. Когда время шагнет за отметку 11 , пыль, поднятая суетой дня, осядет, и в воздухе обозначатся звуки вечера.     Что может быть пронзительней для нашего человека, чем ощущение уходящего дня. Когда уже выпито последнее пиво, и посредством него обретена плавность в движениях, но напрочь потеряна глубина пространства.      Как мне хотелось бы, чтобы к нашему герою в этот момент вернулась Флейта. Такие случаи известны. Вот, например, Звездодуй утверждает, что с ним такое бывало дважды за один день. Но он у нас поэт. Случай особый, и не может рассматриваться с практической точки зрения.     Как бы то ни было, Кирьян встал с пустыми руками. До метро было 18 метров. Два уверенных шага споткнулись на третьем. И опять к Кирьяну вернулась эта паскудная мысль - "пьян".     Ступеньки подземного перехода к вестибюлю метро дали размер, но пришло осознание, что самостоятельно он этот размер не сыграет. И он увидел себя под яркими лучами вестибюльных ламп метрополитеновского подиума с одиноким зрителем, хищно сидящим в стеклянной будке.     О боги, где вы были, когда Кирьян отрекался от людей. Люди бы его сейчас поддержали, прикрыли бы своими телами и пронесли бы через весь этот ослепительный вестибюль. Но он был один. Один на один. Он и хищник в будке.     Вот, скажите мне, что бы вы сделали на его месте? Решительно и бесповоротно? Или поставим вопрос по-другому:     - Что бы сказал сейчас Заратустра?     Кирьян принял решение. Я уверен, здесь не обошлось без далеких потомков Конфуция. Точно - это они шептали ему в уши. Если не можешь устранить видимое, спрячь его за китайской ширмой...     Он решил хромать. Хромота - вот причина его нетвердой походки. Гениальное в простом. И он шагнул в вестибюль.     Анна Андреевна Вербенченко работала в метрополитене второй год. Ей, после ухода на пенсию, уже не вспоминался ее НИИ с большими металлическими окнами и внутренним двориком, в котором росли голубые ели и одинокая береза.     Ей понравилась суета метро. Мелькание незнакомых лиц, которые постепенно запоминались и выхватывались из общего потока. Смена на них одежды и настроения, порой были интереснее их самих. Она понимала, что там где-то у них должна быть жизнь, к которой они спешат, или от которой бегут. Но не могла с этим примириться - для нее их жизнь была здесь. Очень короткая, но часто повторяющаяся. И еще она пристрастилась вязать.     В этот день Анна Андреевна взяла спицы в 10 часов 45 минут вечера. Шаль - вот что это будет. Но пока довольно еще большой клубок белой шерсти лежал в сумке и тянулся одинокой ниткой к двум металлическим палочкам.     В 11.07 в вестибюль вошел пьяный студент. Анна Андреевна подняла на него глаза.     Кирьян, волоча ногу, сделал пять шагов во внутрь раскрывшейся перед ним мраморной пропасти. Господи, пронеси и сохрани. В полной тишине, смотря строго перед собой, он шел к турникетам.     Он не позволил ни единой мысли проникнуть в его голову на протяжении этого пути. Эта ли твердость духа, или что другое донесли его до турникета, так и осталось для меня загадкой. Но он его достиг.      Анна Андреевна смотрела на студента. Он был не просто пьян, он был еще и бит. Ему и так было не легко устоять на ногах, так одна из них была еще и подбита. Очевидно в драке. Хотя лицо было вроде бы чистое, без кровоподтеков. И тут Анна Андреевна поймала себя на мысли, что не может определить, какая нога у него подбита. Он хромал на обе ноги сразу. Но целеустремленность, с которой он шел к цели, убедили ее в том, что он не опасен для общества. Будет занят собой и вреда не нанесет. Из глаз пропала подозрительность, и остался один интерес. Так все-таки какая? Левая или правая?     А тем временем потерпевший достиг уровня турникетов.     Кирьян попал пятаком в щель с первого раза. Сделал шаг, и его захлестнуло.     Даже на секунду мне показалось, что я увидел у него в руке Флейту.     Мысли хлынули на него. И отчетливее всего была мысль, что вот оно свершилось! Он смог. Вперед - на эскалатор.     Шаг и он замер. Теперь его уносила в глубину самодвижущаяся лента.     А вот сейчас я вправе воскликнуть:     - Где вы гены потомков династии Цинь? Где ваша хваленая мудрость? Ох, эта средняя полоса!      Кирьян медленно повернулся лицом к стеклянной будке и улыбнулся яркому пятну внутри. Поднял левую руку и помахал ему.     Флейта. Даже если она и вернулась к нему, с этим жестом была окончательно потеряна. Его качнуло.     Вы спросите - как он летел? Я не видел. Я закрыл глаза. Нет, мне не было страшно, мне было больно и обидно на это смотреть.     Пятьдесят семь ступенек. Я потом ходил, считал.     Когда Анна Андреевна остановила эскалатор и сбежала вниз, на платформе никого не было. Она тщательно все осмотрела, даже заглядывала на другие ленты, которые шли вверх. Нет, никого не было.     Она вздохнула, перекрестилась и стала подниматься. Флейта лежала в четырех метрах от эскалатора.     Я ее поднял, сунул в карман и стал ждать поезда.     Похоже, я его до сих пор жду….