Короткая история...  

Кое-что, я, конечно, присочинил...

История, о которой пойдёт речь, до сих пор стоит у меня перед глазами.
Очарование юности с одной стороны и полная её нелепость с другой до сих
пор не дают мне её забыть. Всякий раз вспоминая её, я то мимолётно
улыбаюсь нашему тогдашнему абсолютному счастью, то грущу о том, что
сейчас нечто подобное вряд ли было бы возможно. Надо заметить, что все
персонажи этой истории до сих пор живут и здравствуют. Мир тесен,
поэтому фамилии и имена я изменил, так чтобы не задеть кого-нибудь
ненароком. Вся история абсолютно достоверна и многие из выпускников
нашего Института прекрасно бы поняли, о ком и о чём идёт речь, поэтому и
название ВУЗа я также опущу.
В те патриархальные времена, о которых пойдёт речь, нам,
семнадцати-восемнадцатилетним парням мир и все его тогдашние устои
казались незыблемыми и неизменными. В семнадцать лет есть вещи
поинтереснее, чем борьба с ветряными мельницами, поэтому Брежнев,
коммунистическая партия или бюро комсомола не вызывали у нас глубинного
внутреннего отторжения, мы (во всяком случае я и мои друзья) относились
к ним, как к чему-то существующему в параллельном мире. Опять же, кроме
взносов, эта другая часть жизни от нас ничего в те времена не требовала.
А взносы, как известно, со стипендии взимались минимальные. Так что мы
сосуществовали, не обращая особенного внимания друг на друга.
Между тем, на дворе стоял угар застоя - 1981 год. Больше года оставалось
дорогому Леониду Ильичу до ухода, но в воздухе ощутимо витал душок
назревших перемен. То ли появившиеся в свободной продаже немудрёные
джинсы "Riorda", то ли жевательная резинка фабрики <Рот Фронт>, а может
быть почти открыто рассказывающиеся анекдоты, одним словом запахло
некоторыми вольностями. Естественно, ни о каком плюрализме или
демократизации и слышно не было, но только какой-то отдалённый гул, еле
слышный, почти фантомный, начал витать в воздухе. В моду потихоньку
входила фронда, скорее даже и не осознанная фронда, а так, пока ещё фига
в кармане, для себя, пока сугубо для внутреннего употребления.
Воплощением вольнодумства в Институтских кругах слыл филиал Клуба
Самодеятельной Песни (или <куст>, как его почему-то называли сами
кээспешники) с несколько вычурным названием <Рекс>. Попасть туда в те
времена считалось довольно-таки престижным делом. В самом деле, где ещё
бедный студент первого курса мог запросто и в абсолютно непринуждённой
обстановке встретить грозного профессора, принимающего экзамены или
ассистента, ведущего лабораторные работы и выпить с ними водки или
портвейна, да потом ещё залихватски прогорланить что-нибудь
свободолюбивое под треньканье гитары фабрики г.Шахова, что-нибудь
эдакое:

А с кем дружу, дружу с Серёгой,
Советским маршалом простым,
Советским маршалом простым,
Он за меня в огонь и в дым:

Наша компания в те времена состояла из трёх человек, плюс частенько
обновляющиеся девочки. Витька, самый старший, после школы попал в армию,
отслужил положенные два года, а потом отучился ещё год на
подготовительном отделении института, потратив не без пользы львиную
часть времени обучения в знаменитом пивняке на Солдатке, где под
разбавленное пивко и солёные сушки обзавёлся массой полезных знакомств и
связей. Лёха в армии не служил, но первый год после школы не прошёл по
конкурсу куда-то в большую тройку (универ, физтех, инфиз), поэтому на
следующий год решил уже не испытывать судьбу и легко поступил в
Институт. Я был младше не только Витька и Лёхи, но и почти всех
сокурсников, так как родился в ноябре, поэтому и попал в Институт
неполных семнадцати лет. Наше знакомство с Витькой и Лёхою произошло на
уборке картошки в Михневском районе, куда нас оправили через неделю
после зачисления на первый курс. Естественно, в те времена я почитал за
честь водить дружбу с такими продвинутыми ребятами. Витька недурно пел
под гитару, обладая низким, с природной хрипотцой, сочным голосом. Лёха
занимался когда-то в драматической студии и умел пародировать всех и
вся. Пел он не очень правильно, зато громко и уверенно. Я же был с
детства шкодлив и легко отзывался на всевозможные затеи по части
поддразнивания и приколов. Интересы наши, впрочем, различались. Витька
более всего интересовался девушками, и не без взаимности, подруг у него
всегда было несколько одновременно. Лёха ещё не дорос до этого уровня,
поэтому отдавал предпочтение напиткам. Я даже и в напитках ещё не очень
разбирался, поэтому в основном строил козни, вспоминая которые я до сих
пор смеюсь - такие они были безобидные и наивные.
Лучшего места для того, чтобы компашка типа нашей сплотилась и узнала
друг друга поближе, чем уборка картофеля, и придумать было трудно. Нас
распирал юношеский задор и стремление покрасоваться перед всем миром,
огорчал только дурацкий сухой закон, который мы втихаря нарушали под
Витькино пение, Лёхины экспромты и моё незатейливое дуркование. При
дележе девочек я оставался в стороне, что, впрочем меня не слишком
огорчало тогда. У меня была постоянная подруга в Москве, которой,
впрочем, были безразлины и портвейн и пение под гитару. Ей нравились бар
"Дилижанс" в спорткомплексе "Олимпийский" и коктейль "Шампань-коблер".
Ещё чуть позже случайно выяснилось, что ей безразличны юные студенты, а
нравятся статные усатые азербайджанцы, но это уже другая история.
После окончания уборочной страды компания наша не распалась, напротив,
дружба ещё сильнее окрепла. Учились мы все на разных потоках, поэтому в
перерывах между занятиями бежали на площадь перед главным корпусом
Интститута, знаменитый Сачкодром, чтобы покурить вместе и обменяться
новостями или договориться о том, как вместе убить очередной вечер.
Во время одного из таких совместных перекуров Витька поведал, как он
накануне в очередной раз бухал на Солдатке и познакомился с какими-то
аспирантами-раздолбаями. Тут-то и всплыла первый раз мистическая
аббревиатура <КСП>. Как я понял, у одного из аспирантов была с собой
перевозимая в общагу гитара, и, после обширных возлияний, Витёк
соблаговолил спеть собутыльникам что-то такое из то ли Визбора, то ли
Кима, - не помню уже. Пение произвело на них должное впечатление, и они
поведали про грядущий слёт куста <Рекс> где-то на пленэре, куда Витьку
просто-таки необходимо было попасть. Виктор не пустил дело на самотёк и
обменялся координатами с раскисшими уже к тому времени аспирантами, дабы
позже узнать все детали подробнее.
Детали, как оказалось впоследствии, были воистину чарующими. Вполне
взрослые профессора и ассистенты всерьёз верили, что совместное распитие
горячительных напитков на природе под Окуджаву есть дело, достойное как
минимум статьи за антисоветскую пропаганду. Ничем иным я не могу
объяснить тот факт (выяснившийся, правда, позднее), что куст был разбит
на таинственные пятёрки, у каждой из которых был свой координатор.
Видимо, пример Тимура и его команды довлел над красной профессурой, а
может быть упомянутая профессура избыточно начиталась <Молодой Гвардии>.
У куста в целом тоже был свой координатор, или даже несколько, но их
личности были такой тайной, что я их так никогда и не видел. Чтобы
попасть в пятёрку, нужны были рекомендации как минимум трёх её членов.
Для молодого чайника, каким я в ту пору, несомненно и был, это
обстоятельство закрывало дорогу к шедеврам авторской песни в живом
исполнении. Оставалось только ждать и надеяться.
Совсем другое дело Витёк. Этот пролаза сумел воспользоваться
завязавшимся знакомством с будущими кандидатами наук и, дождавшись
отъезда одного из них на малую Родину, втесался в заветную пятерку. Нам
с Лёхой оставалось купить себе по гитарке и пока подбирать на трёх
блатных аккордах всякие там <Солнышки лесные> и прочую дребедень, ожидая
момента, когда естественная убыль аспирантов откроет долгожданные
вакансии. Так, деля время между блатными аккордами, <Дилижансом> и
учёбой в Институте я провёл почти весь первый курс.
Весна щедро оправдала наши с Лёхой надежды. К середине апреля аспиранты
свалили на место дальнейшей работы в Ростов-на Дону, а репертуар (в его
минимальной необходимости) был освоен. Перед нами простиралась широкая и
заманчивая дорога. Виктор, ставший к тому времени координатором
пятерика, получил где-то в вышестоящих инстанциях фабричным способом
изготавливавшиеся нарукавные шевроны с заветной надписью <Рекс> и
скрипичным ключом и торжественно вручил их на собрании пятерки,
проходившем, как водится, в каком-то занюханном пивном зале. Штормовки,
на которые уместно было бы нашить знаки отличия, к тому времени были уже
куплены и даже простираны с хлоркой, для создания иллюзии заношенности в
многочисленных походах и ночёвках у костра. На том же собрании Витька
сообщил, что аккурат под майские праздники состоится большой всекустовый
слёт в недальнем Подмосковье, где мы и сможем явить себя во всей красе
городу и миру.
Надо заметить, что не только у нас с Лёхой были наполеоновские планы.
Сам Витёк к тому времени познакомился с волоокой блондинистой
однокурсницей Галиной, девушкой, примечательной во всех отношениях.
Примечательную Галину уже кто-то успел затащить в КСП, и любвеобильный
Витёк задумал познакомиться на слёте с ней покороче. Его задача
несколько осложнялась тем, что у Галины был ухажёр - надежда
факультетского комсомола Андрей Грибов, аспирант, краснодипломник и
отъявленный зануда. По комсомольской линии Грибов трудился в
институтском бюро ВЛКСМ и его вымученная улыбка красовался на портрете,
пришпиленном к Доске Почёта Института. Понятное дело, Грибов сильно
проигрывал Витьку, душе любой компании и признанному дамскому любимцу.
Однако мудрая не по годам Галина сознавала, что с матримониальной точки
зрения, Грибов куда более перспективен, поэтому держала обоих на
достаточно коротком поводке.
Ах, эти кээспешные девушки. Их можно было разделить на две категории.
Меньшую численно составляли особы, про которых у Ремарка было сказано:
<Разве это девки? Это же старые боевые товарищи>. С прокуренным голосом,
охрипшим от пения у бесчисленных костров, в грубых башмаках и истёртых
джинсах, коротко стриженные и умеющие лихо поставить палатку за десять
минут, они были хранительницами традиций, к которым и помыслить было
страшно подвалить с вольностями. Находились смельчаки, но они были
отваживаемы столь же решительно, сколь и быстро, и на следующее утро
подвергались едкому и всенародному осмеянию со стороны объектов их
домогательств. Большую часть составляли мечтательные и полуэфемерные
создания, любительницы лирики Ивасей и Городницкого, томно глядящие в
чадящий костёр. Сейчас таких уже не найти. Не то чтобы современные
девушки хуже, - нет, но сама романтика хорового пения у костров как-то
вытерлась и поблекла. А может, я просто не разбираюсь в предмете, и до
сих пор электрички выбрасывают по пятницам десанты с палатками и
гитарами где-нибудь в Скоротове или Золотове, чтобы принять их обратно в
свои тёмно-зелёные недра через день или два. Как бы то ни было, вторая
категория убедительно опровергала расхожее мнение, что секса в СССР не
существует. Сколько раз тот же Витёк доверительно напевал очередной
избраннице <Возьмёмся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке>.
После чего парочка действительно бралась, но почему-то совсем за другие
места.
Перед самым выездом Витёк провёл инструктаж по мерам безопасности.
Добираться до Белорусского вокзала надо было строго индивидуально, <чтоб
менты не спалили> - так доходчиво объяснил Витька требующиеся
предосторожности. Сам выезд должен был состояться поздно вечером в
пятницу, очевидно по той же самой причине, чтобы смешаться с толпой
дачников. В сущности, ничего глупее с точки зрения конспирации и
выдумать было нельзя. Да, садились в электричку мы порознь, но
выходили-то вместе! Что может быть подозрительнее для мента, чем толпа
оборванцев, высаживающаяся на перроне в поздний час с бодрыми криками и
звоном стеклотары? После высадки предстояло найти место стоянки,
желательно поляну в лесу на берегу речки или ручья. Люди, выбирающие
место для слёта, обычно толком не знали, как до него дойти, а если и
знали, то карты им путала темнота, поэтому место постоя зачастую
оказывалось не уютной поляной в лесу, а колхозным лугом, на котором днём
пасутся коровы, со всеми вытекающими отсюда приятностями в виде
ароматных коровьих блинов, находящемся в опасной близости от линии
электропередач.
Благополучно миновав все кордоны и заставы, мы погрузились в электричку,
и уже заполночь, нестройная толпа бардов, пропахших водкой и костром,
человек эдак в сто, прибыла на место. То была опушка леса у какой-то
речонки, на другом берегу которой, через обширное поле виднелись огни
некоей деревни. Первая ночь и следующий день были посвящены обустройству
лагеря, заготовке дров для генерального костра и прочими
организационными мероприятиями, перемежаемыми вдумчивым потреблением
горячительных напитков, привезённых с собой. Витёк старался держаться
поближе к своей красавице, так же неподалёку от неё тёрся вездесущий
комсомолец Грибов, неизвестно какими путями узнавший о слёте, и
приехавший с пузырём грузинского коньяка и спальным мешком. Он
мужественно перенёс первую ночёвку у костра в мешке в одиночку, следя за
тем, чтобы Витёк не переступал границ дозволенного. Галина хранила
недоступное молчание и в ответ на томные взоры Витьки, и при рассказах
Грибова о тяготах общественной деятельности. Мы с Лехою понимающе
переглядывались, не зная, чем помочь другу, но чувствуя, что развязка
интриги не за горами.
Между тем подступил вечер. Над речонкой повис восхитительный закат,
обещающий тёплую и безветренную ночь. По правилам слёта, сначала было
несколько локальных костров невдалеке друг от друга, на которых мог петь
всякий желающий, но после полуночи все перемещались к огромному общему
кострищу, где пели уже исключительно заслуженные ветераны движения.
Грибов тоже чувствовал близость решительной схватки за продолжение рода,
поэтому уже не маячил в отдалении, а уселся в непосредственной близости
от предмета воздыханий. Коньяк был им вытащен из рюкзака и распит за
знакомство ещё днём, поэтому Грибову пришлось слетать в сельпо на
противоположном берегу за несколькими флаконами портвейна (в сельпе
благородных напитков отродясь, видимо, не водилось), которые и были
торжественно предъявлены им в виде пропуска к общему празднику.
Несколько часов мы внимали пению Витьки и прочих орфеев, по мере сил
помогая им заглушать радостные вопли от соседних костров. Витёк
периодически что-то нашёптывал своей пассии на ушко, на что она теперь
уже улыбалась куда более благосклонно, видимо размягчённая некоторым
количеством липкого грибовского вина и нашим слаженным вокалом.
В конце концов, бонзы самодеятельной песни сочли, что пора приступать к
общему костру.


.....окончание...